У художника Евгения Евстафьевича Красовского было лицо ангела, но глаза снайпера: за прижмуриными веками огнисто сверкали остро, цепко, ироничные зрачки косили наповал.
Однажды он начал писать то ли новеллу, то ли эссе:
“Глаз художника - это глаз Серова, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Сезанна, Матисса, Пикассо, Ван-Гога, Врубеля: всё видит, проникает насквозь, жжёт, гипнотизирует.
Первыми глаз художника замечают молодые влюблённые. Казалось, я был без карандаша, без альбома, без рисунка, но меня останавливали словами: ”Вы художник?” И спрашивали. И утверждали. Как-то молодая литовка мне заметила: ”Так может смотреть только Бог и художник”. И то же самое или почти то я слышал к себе в Эстонии, России, Париже, Риме, Лондоне, Варшаве. А кто сказал мне первым, что я художник ? Сказал глаз. Однажды ночью совсем молодым человеком я шёл по Минску и думал про себя как неудачника, лишнего на земле, слабого. Было темно, начиналась весна, под моими галошами хлюпала вода, мокрый снег, грязь, глина. Вокруг ног внизу гуляли отблески света то ли от фонарей, то ли от луны в небе. Было противно на душе. И вдруг какой-то блеск, очень яркий, остановил меня. Я нагнулся за ним и поднял белый осколок, кусочек миски. На глине лежал рисунок, который меня очаровал. С этим черепком я прибежал домой, включил лампу, сел за стол. Тушь, акварель, кисть, карандаш. Нервной рукой сделал рисунок по кругу тарелки. Ночь всё дала: точность, смелость, свободу в цвете, рисунке, компановке декора. Утром я нашёл гончара, он мне сделал тарелку из красной глины, я расписал её и долго не выпускал из рук, удивлялся тому, что сделал, радовался. И тогда, в ту ночь, я понял, что такое счастье, увидел, что у меня свой глаз и что он - моё золото. Ощутил себя художником”.
На столе альбом. Точнее макет, вёрстка, то, что через месяц будет альбомом. Здесь репродукции картин из частных собраний. Листая страницы альбома и годы жизни художника, слышишь пространство, наполненное небесным звуком, где громким, где тихим, в этюдах - камерным, но всюду чистым, сквозным, возвышенным. Звук будто сшивает работы мастера в одну тетрадь. И вот последняя страница. На ней рисунок. А на рисунке Дон-Кихот на верном Росинанте с копьём, щитом, в латах, шлеме. Идальго, рыцарь Сервантеса остановился перед ветряной мельницей, которая в глазах Дон-Кихота - огромный великан с четырьмя большущими руками. Руки великана уничтожают людей, кто-то уже кверху ногами торчит из земли. Мужественный рыцарь бросается в бой за обиженных. Силы неровные? О том рыцарь не думает. Сила его сердца охвачена подвигом ради спасения угнетенных, измученных.
В жизни, в труде с карандашом, кистью, мастехином Евгений Красовский ежедневно новатор и путешественник, неутомимый, страстный, не уступал Дон-Кихоту ни мужественным сердцем, ни острым глазом. В искусстве он был всюду от берега до берега: картины тематические, портреты, костюмы и декорации в театре, их реставрация, пейзажи, натюрморты, настенная роспись, мозаика, офорты, книжная графика, бесконечные, с натуры, зарисовки, эклибрис, керамика. Разные техники, школы, направления. Реалист, импрессионист, один из первых белорусских постимпрессионистов, он с пользой для всего нашего искусства побывал и там, где были художники “идейно-порочные, космополиты и формалисты”, брал уроки даже у Достоевского и Кафки, у Сезанна и Матисса, сам как равный им, давал уроки молодым хотя бы натюрмортами с голубыми яблоками, красной рыбой… этюдом с художником.
Его художник сидел на мостовой в окружении своих “формалистических” работ, подложив под себя лист бумаги или газету, ничем не похожий на классика соцреализма. С одной стороны от него лежала палитра, с другой - шляпа, в которую почему-то никто еще не бросил ни рубля на заначку. Сидел задумчивый, но спокойный. На шее красный шарфик, на ногах голубые, как яблоки у Сезанна, носки. В то время, в двадцатые, тридцатые, сороковые годы даже неожиданное пятнышко от Сезанна или Матисса было поводом попасть на “зону”. Но был ли разочарован этим художник?
А сам Евгений Красовский?
На листе, где он писал про глаз художника, есть и еще строчки:
“Живопись - это тяжёлая, которую снаружи не увидишь, глубоко спрятанная от чужого глаза борьба гармонии и пластики, цвета с формой и содержанием. Только художник видит глубинную красоту жизни, человека, природы, их краски, формы, рисунок, и это счастье художника. Ему, имея это, больше ничего не надо: ни славы, ни денег. Он всегда прямой, открытый и счастливый, даже когда голый и голодный”.
Таким был Евгений Красовский.
Он не был Дон-Кихотом. Но его глаз, как глаз Дон-Кихота, в обычном постоялом дворе мог увидеть замок, покрытый серебром, который никто другой не видел, а на мельницу, похожую на крепость, он мог с кистью, как Дон-Кихот с копьём, кинуться в бой за правду и красоту жизни. Его вело сердце.
Виктор Карамазов,
вступительная статья в издании “Художники Беларуси ХХ века. Евгений Красовский". Альбом. Минск. ТОО “Медиал”. 2008 г. На белорусском языке.